Встреча

Своих я вычисляю за секунду, каким-то звериным чутьём.
Отнесла сапоги в мастерскую.
Оформляет заказ мужчина, полный, голубоглазый, русоволосый. По виду – обычный житель средней полосы. Но я-то вижу, что наш. Притом совсем земляк, бердский, или, может быть, лорийский. Мы живём в высокогорье, туда редко кто из кочевников добирался, поэтому аборигены сохранили, скажем так, свой исторический внешний вид – крупные, ширококостные, светлоглазые, русые.
-Здравствуйте,- говорю,- мне бы набойки поменять.
На стене висит большая чеканка. Я даже не глядя могу сказать, что на ней изображено. Конечно же Арарат. Куда нам без Арарата!
Зимой какие-то безголовые балбесы нарисовали на двери мастерской свастику. Сапожник аккуратно обвёл её краской, превратил лопасти в лепестки. Получилась кривенький четырёхлапый листик клевера. Символ счастья?

Берёт сапоги, рассматривает каблуки. Цокает языком, недовольно хмурится. Даю руку на отсечение, думает: «Сразу видно – не армяне делали. Если бы армяне, фиг бы набойки так быстро отвалились». О, это великое самомнение маленьких народов!
-С вас двести рублей,- начинает заполнять квитанцию,- фамилия?
-Абгарян,- говорю я, пряча улыбку.
Он вскидывает глаза:
-Из Армении?
-Да. А вы?
-Тоже.
-Откуда?
-Из Берда.
-Я так и знала! Я сразу поняла, что вы мой земляк.
-Вы чья дочка? (Никогда не спросят имени. Всегда – чья дочка. Или – из какого рода).
-Доктора Абгаряна.
-О, а я из рода Меликян. Знаю, ваша бабушка тоже была Меликян. С вас семьдесят рублей. Только за материал возьму, за работу не буду.
-Мне неудобно. Давайте я заплачу, как все.
-Обижаете, сестра. Или не приходите больше к нам, или платите, сколько я говорю.
Торговалась с пеной у рта. Заплатила сто двадцать рублей.


Недавно иду из магазина, он высовывается по пояс в окно.
-Подождите. Вы Наринэ Абгарян?
-Да.
-Сейчас!- выскакивает из мастерской, бежит, размахивая «Манюней».
-Подпишите, пожалуйста, дочкам. Я уже неделю вас караулю, по фотографии на обложке вычислил, что это вы.
-Как дочек зовут?
-Дарья и Маринэ.
-Вразнобой назвали?
-Ага, жена русская. Честно поделили.
-А если мальчик?
-Если мальчик, назовём обтекаемо.
-Как это обтекаемо?
-Максим. Чтобы и нашим, и вашим.
Посмеялись.

Я делаю зарубку на памяти – Степан Меликян, сын Амирама Меликяна, сапожник. Потяни за ниточку – и воспоминания превратятся в ленту Мёбиуса – как бы далеко ни уходил, возвращаешься в отправную точку. Каменный дом с потемневшей от времени деревянной верандой, большой яблоневый сад, обязательное тутовое дерево во дворе – в июне Амирам будет стряхивать спелые, сладкие плоды, легонько колотя дубинкой по веткам. А домашние будут ловить в большой тент стремительно темнеющие от медового сока ягоды.
Тент отзывается дробным стуком на звездопад тутовых плодов – пх-пх, пх-пх, пх-пх. Если спрятаться под ним, то кажется, что идёт самый настоящий град. Маленький Степан подставляет спину падающим ягодам, ойкает. Выползает счастливый, шербетно-липучий, перемазанный с ног до головы тутовым соком.

Дровяная печка в подвале – бабушка СалО печёт на ней ципул – нарезанный тонкими ломтями сырой картофель. Картофель мигом схватывается румяной корочкой, скворчит. Бабушка поддевает его ножом, переворачивает на другой бок. Посыпает крупной солью, дует, чтобы немного остыл и протягивает внуку – ешь!
-Сало, ай Сало! Саломэ!- кричит через забор соседка тётя Марго. У соседки противный голос – с ржавыми переливами, пронзительный и тонкий.
-Ну чего тебе, Маргрит?- выходит на порог бабушка Сало.
-Одолжи закваску для мацуна. Моя вышла,- тётя Марго протягивает глиняную плошку. По боку плошки змеится тонкая трещина.
-Заходи, ципул поешь!
-Не хочу, спасибо. Побежала я. А то молоко остынет – мацун не получится...

С громким стуком захлопывается дверь мастерской – Степан убежал принимать очередной заказ. Я стою, ошеломлённая, посреди Москвы. В воздухе кружит мартовский снег. Если поймать его на кончик языка, он пахнет горным родником. И совсем немного – подснежниками.

автор